Неточные совпадения
«Откуда взял я это? Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что было у меня в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за
существование и
закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
«Философия права — это попытка оправдать бесправие», — говорил он и говорил, что, признавая
законом борьбу за
существование, бесполезно и лицемерно искать в жизни место религии, философии, морали.
К этим людям он, ближе узнав их, причислил и тех развращенных, испорченных людей, которых новая школа называет преступным типом и
существование которых в обществе признается главным доказательством необходимости уголовного
закона и наказания.
Но когда прошло известное время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда, по
закону борьбы за
существование, точно такие же, как и он, научившиеся писать и понимать бумаги, представительные и беспринципные чиновники вытеснили его, и он должен был выйти в отставку, то всем стало ясно, что он был не только не особенно умный и не глубокомысленный человек, но очень ограниченный и мало образованный, хотя и очень самоуверенный человек, который едва-едва поднимался в своих взглядах до уровня передовых статей самых пошлых консервативных газет.
Та сторона движения, которую комитет представлял, то есть восстановление угнетенных национальностей, не была так сильна в 1851 году, чтоб иметь явно свою юнту.
Существование такого комитета доказывало только терпимость английского законодательства и отчасти то, что министерство не верило в его силу, иначе оно прихлопнуло бы его или alien биллем, [
законом об иностранцах (англ.).] или предложением приостановить habeas corpus.
— Да, бывает… Все бывает. Слопаете все отечество, а благодарных потомков пустите по миру… И на это есть
закон, и, может быть, самый страшный: борьба за
существование. Оберете вы все Зауралье, ваше степенство.
В христологии его главное место занимает учение о кенозисе, о самоуничижении Христа и подчинении его
законам человеческого
существования.
Где чиновник имеет право по
закону без суда и расследования наказать розгами и посадить в тюрьму, и даже послать в рудник, там
существование суда имеет лишь формальное значение.
Несомненно, что наука о государстве доведена на западе Европы до крайних пределов; правда и то, что все усилия предержащих властей направлены к тому, чтоб воспитать в массах сознание, что
существование человека немыслимо иначе, как в государстве, под защитой его
законов, для всех равно обязательных и всем равно покровительствующих.
Допустим, однако ж, что жизнь какого-нибудь простеца не настолько интересна, чтоб вникать в нее и сожалеть о ней. Ведь простец — это незаметная тля, которую высший организм ежемгновенно давит ногой, даже не сознавая, что он что-нибудь давит! Пусть так! Пусть гибнет простец жертвою недоумений! Пусть осуществляется на нем великий
закон борьбы за
существование, в силу которого крепкий приобретает еще большую крепость, а слабый без разговоров отметается за пределы жизни!
Напротив того, все книжки свидетельствуют единогласно, что простец имеет столь же неотъемлемое право на
существование, как и «крепкий», исключая, разумеется, тех случаев, когда
закон борьбы, независимо от указаний филантропии, безжалостно посекает первого и щадит второго.
Какая, однако ж, загадочная, запутанная среда! Какие жестокие, неумолимые нравы! До какой поразительной простоты форм доведен здесь
закон борьбы за
существование! Горе «дуракам»! Горе простецам, кои «с суконным рылом» суются в калашный ряд чай пить! Горе «карасям», дремлющим в неведении, что провиденциальное их назначение заключается в том, чтоб служить кормом для щук, наполняющих омут жизненных основ!
Ужели же, хотя в виду того, что простец съедобен, — что он представляет собою лучшую anima vilis, [«гнусную душу», то есть подопытное животное (лат.)] на которой может осуществляться
закон борьбы за
существование, — ужели в виду хоть этих удобств найдется себялюбец из «крепких», настолько ограниченный, чтобы желать истребления «простеца» или его окончательного обессиления?
Вот отчего эта задумчивость и грусть без причины, этот сумрачный взгляд на жизнь у многих женщин; вот отчего стройный, мудро созданный и совершающийся по непреложным
законам порядок людского
существования кажется им тяжкою цепью; вот, одним словом, отчего пугает их действительность, заставляя строить мир, подобный миру фата-морганы.
Освобождение происходит вследствие того, что, во-первых, христианин признает
закон любви, открытый ему его учителем, совершенно достаточным для отношений людских и потому считает всякое насилие излишним и беззаконным, и, во-вторых, вследствие того, что те лишения, страдания, угрозы страданий и лишений, которыми общественный человек приводится к необходимости повиновения, для христианина, при его ином понимании жизни, представляются только неизбежными условиями
существования, которые он, не борясь против них насилием, терпеливо переносит, как болезни, голод и всякие другие бедствия, но которые никак не могут служить руководством его поступков.
Про одного говорили: «строгонек!»; про другого: «этот подтянет!»; про третьего: «всем был бы хорош, да жена у него анафема!»; про четвертого: «вы не смотрите, что он рот распахня ходит, а он бедовый!»; про пятого прямо рассказывали, как он, не обнаружив ни малейшего колебания, пришел в какое-то присутственное место и прямо сел на тот самый
закон, который, так сказать, регулировал самое
существование того места.
Правитель канцелярии сам чувствует эту неловкость. Случайно затеявши кутерьму, он встал в тупик при виде бездны противоречий, в которую ввергло его совместное
существование закона и помпадура.
И вот, в одно прекрасное утро, когда он предположил окончательно размахнуться, правитель канцелярии объявил ему о
существовании закона, который маханию руками поставляет известные пределы.
Все эти домики скоро развалятся, заместятся новыми, и никто об них не помянет; а между тем во всех них развивалась жизнь, кипели страсти, поколения сменялись поколениями, и обо всех этих
существованиях столько же известно, сколько о диких в Австралии, как будто они человечеством оставлены вне
закона и не признаны им.
Это была страшная и захватывающая картина. Человеческий труд кипел здесь, как огромный, сложный и точный механизм. Тысячи людей — инженеров, каменщиков, механиков, плотников, слесарей, землекопов, столяров и кузнецов — собрались сюда с разных концов земли, чтобы, повинуясь железному
закону борьбы за
существование, отдать свои силы, здоровье, ум и энергию за один только шаг вперед промышленного прогресса.
Так, например, в одном месте он выражается так: «Молодые люди, увлекаемые пылкостью нрава и подчиняясь тлетворным влияниям, целыми толпами устремляются в бездну, а так как подобное устремление
законами нашего отечества не допускается, то и видят сии несчастные младые свои
существования подсеченными в самом начале (честное слово, я даже прослезился, читая эти строки!).
«…
Существование, которое, с точки зрения животной экономии, должно быть признано идеальным. Ибо получать от природы возможно более при возможно меньшей затрате энергии, — не в этом ли состоит основной принцип приспособления… А приспособление, господа, —
закон жизни…»
В науке истина, облеченная не в вещественное тело, а в логический организм, живая архитектоникой диалектического развития, а не эпопеей временного бытия; в ней
закон — мысль исторгнутая, спасенная от бурь
существования, от возмущений внешних и случайных; в ней раздается симфония сфер небесных, и каждый звук ее имеет в себе вечность, потому что в нем была необходимость, потому что случайный стон временного не достигает так высоко.
Природа есть именно
существование идеи в многоразличии; единство, понятое древними, была необходимость, фатум, тайная, миродержавная сила, неотразимая для земли и для Олимпа; так природа подчинена
законам необходимым, которых ключ в ней, но не для нее.
И точно так же, как явления света были необъяснимы до тех пор, пока не было признано
существование невесомого вещества, эфира, — точно так же и медиумические явления казались таинственными до тех пор, пока не была призвана та несомненная теперь истина, что в промежутках частиц эфира находится другое, еще более топкое, чем эфир, невесомое вещество, не подлежащее
закону трех измерений…
Страдания и смерть представляются человеку злом только тогда, когда он
закон своего плотского, животного
существования принимает за
закон своей жизни.
— Можете говорить, что вам угодно, а всякий борется за
существование, как он умеет, — отвечал, обижаясь, Жозеф. — Я за границей, при иностранных
законах о праве женщины не трусил, и никогда бы не струсил, и не побоялся моей жены, будь я ей хоть даже вдесятеро более должен, но когда мы въезжаем в Россию, где на стороне женщин
законы, тут… я, как мужчина, обязан сберечь свою свободу от жениной власти; да-с, я это обязан!
Персоналистическая переоценка ценностей признает безнравственным все, что определяется исключительно отношением к «общему», к обществу, нации, государству, отвлеченной идее, отвлеченному добру, моральному и логическому
закону, а не к конкретному человеку и его
существованию.
Если произойдет столкновение планет и результатом его будет космическое разрушение, т. е. нарушение космического лада, то это совершенно нецелесообразно и даже не необходимо в смысле
существования закона для этого столкновения.
Гений близок к первореальности, к подлинному
существованию, культурная же элита подчинена
законам объективации и социализации.
Прямолинейный абсолютизм в нравственных оценках и действиях ложен уже потому, что он забывает о
существовании мировой среды, в которой находится человек, он хотел бы действовать так, как будто существует только нравственный
закон и норма, но не существует мира.
Этика может быть совершенно равнодушной к проблеме зла и нимало ей не мучиться, потому что она остается замкнутой и самодовольной в своих
законах и нормах и верит, что «добро» всегда право по отношению к самому факту
существования «зла».
Нам ясно, что вся материя и ее
законы, с которыми борется животное и которое она подчиняет себе для
существования личности животного, суть не преграды, а средства для достижения им своих целей.
Ни то, ни другое
существование мы не знаем, а только видим, наблюдаем вне себя. Только
закон нашего разумного сознания мы знаем несомненно, потому что он нужен для нашего блага, потому что мы живем этим сознанием; не видим же его потому, что не имеем той высшей точки, с которой бы могли наблюдать его.
В самом деле: если
существование людей изменяется только вследствие общих
законов их животного
существования, то изучение тех
законов, которым оно и так подчиняется, совершенно бесполезно и праздно.
Совершенно справедливо то, что знание видимого нам проявления
существования людей в истории может быть поучительно для нас; что точно так же может быть поучительно для нас и изучение
законов животной личности человека и других животных, и поучительно изучение тех
законов, которым подчиняется само вещество.
И потому, сколько бы ни изучали люди того, как существовали люди, как животные, они никогда не узнают о
существовании человека ничего такого, чего само собой не происходило бы в людях и без этого знания; и никогда, сколько бы они ни изучали животного
существования человека, не узнают они того
закона, которому для блага его жизни должно быть подчинено это животное
существование человека.
Человеку, понимающему свою жизнь, как известное особенное отношение к миру, с которым он вступил в
существование и которое росло в его жизни увеличением любви, верить в свое уничтожение всё равно, что человеку, знающему внешние видимые
законы мира, верить в то, что его нашла мать под капустным листом и что тело его вдруг куда-то улетит, так что ничего не останется.
В чем бы ни состояло истинное благо человека, для него неизбежно отречение его от блага животной личности. Отречение от блага животной личности есть
закон жизни человеческой. Если он не совершается свободно, выражаясь в подчинении разумному сознанию, то он совершается в каждом человеке насильно при плотской смерти его животного, когда он от тяжести страданий желает одного: избавиться от мучительного сознания погибающей личности и перейти в другой вид
существования.
Изучение
законов, управляющих
существованием животных, растений и вещества, не только полезно, но необходимо для уяснения
закона жизни человека, но только тогда, когда изучение это имеет целью главный предмет познания человеческого: уяснение
закона разума.
Вместо того, чтобы изучать тот
закон, которому, для достижения своего блага, должна быть подчинена животная личность человека, и, только познав этот
закон, на основании его изучать все остальные явления мира, ложное познание направляет свои усилия на изучение только блага и
существования животной личности человека, без всякого отношения к главному предмету знания, — подчинению этой животной личности человека
закону разума, для достижения блага истинной жизни.
Сколько бы ни уверяли людей суеверия религиозные и научные о таком будущем золотом веке, в котором всего всем будет довольно, разумный человек видит и знает, что
закон его временного и пространственного
существования есть борьба всех против каждого, каждого против каждого и против всех.
Зло в виде смерти и страданий видны человеку только, когда он
закон своего плотского животного
существования принимает за
закон своей жизни.
Заблуждение, что видимый нами, на нашей животной личности совершающийся,
закон и есть
закон нашей жизни, есть старинное заблуждение, в которое всегда впадали и впадают люди. Заблуждение это, скрывая от людей главный предмет их познания, подчинение животной личности разуму для достижения блага жизни, ставит на место его изучение
существования людей, независимо от блага жизни.
Люди не хотят видеть того, что ни одно
существование, как плотское
существование, не может быть счастливее другого, что это такой же
закон, как тот, по которому на поверхности озера нигде нельзя поднять воду выше данного общего уровня.
Положение о том, что жизнь человеческая не есть
существование личности человека, добытое тысячелетним духовным трудом всего человечества, — положение это для человека (не животного) стало в нравственном мире не только такой же, но гораздо более несомненной и несокрушимой истиной, чем вращение земли и
законы тяготения.
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного —
закону разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность любви, а только как плотское
существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем людям, условиях.
И это продолжается до тех пор, пока он не признает наконец, что для того, чтобы спастись от ужаса перед увлекающим его движением погибельной жизни, ему надо понять, что его движение в плоскости — его пространственное и временное
существование — не есть его жизнь, а что жизнь его только в движении в высоту, что только в подчинении его личности
закону разума и заключается возможность блага и жизни.
Ложное знание рассуждает так: люди существуют и существовали до нас; посмотрим, как они существовали, какие происходили во времени и пространстве изменения в их
существовании, куда направляются эти изменения. Из этих исторических изменений их
существования мы найдем
закон их жизни.
Глядя на свое прошедшее в этой жизни, он видит, по памятному ему ряду своих сознаний, что отношение его к миру изменялось, подчинение
закону разума увеличивалось, и увеличивалась не переставая сила и область любви, давая ему всё большее и большее благо независимо, а иногда прямо обратно пропорционально умалению
существования личности.